О двух татарских надгробных памятниках XVII-го века

Летом 1927 и 1928 годов мне пришлось обследовать значительное количество древних татарских надгробных памятников в пределах Арского кантона ТССР. Всего мною зарегистрировано, описано и отчасти зафотографировано до 50 памятников, относящихся в большинстве случаев к XVI-му веку, среди которых имеется некоторое количество камней, датированных концом XV-го и началом XVII-го веков.

В виду того, что я готовлю отдельную статью с подробным описанием всех найденных мною памятников, на этот раз я остановлюсь только на двух редких камнях начала XVII-го века.

Семнадцатый век отмечен в истории татар упадком экономической и, следовательно, культурной жизни господствующих классов. Во второй половине XVI-го века после покорения Казанского Ханства прежние владетельные классы татарского общества в лице духовенства и светской аграрно-военной аристократии потерпели со стороны наступающего московского торгового капитализма окончательный разгром. Крупные латифундии их были конфискованы; в количественном отношении земельная аристократия потерпела страшную убыль во время последовавших после взятия Казани перманентных восстаний; наконец, огромная часть землевладельцев-феодалов крестилась в целях сохранения своего экономического положения, дав таким образом начало многим русским дворянским фамилиям. Остатки татарской аграрной аристократии, урезанные в политических правах, сохранившие землевладения лишь в провинциях, отдаленных от главных речных артерий и, следовательно, от хлебного рынка, обречены были влачить довольно жалкое существование. Приспособление этого класса к новым условиям развивающегося в стране торгово-капиталистического строя началось несколько позже.

Поэтому до нас сохранились очень небольшое количество могильных памятников, отмеченных XVII-ым веком. Дорого стоящие памятники могли ставить только экономически мощные слои населения, и все эпиграфические памятники этой эпохи, конечно, поставлены на могилах представителей высших классов общества, главным образом, владельцев поместий в сельских местностях, князей и мурз.

Известным татарским ученым прошлого столетия Каюмом Насыри были обследованы в 70-ых годах древние татарские памятники Свияжского, Цивильского и Чебоксарского уездов быв[шей] Казанской губернии. Среди множества описанных им камней мы находим только один, плохо сохранившийся, памятник XVII-го века из татарской деревни Ямашево Чебоксарского уезда, датированный 1698 г.¹ Других памятников XVII-го века в литературе, известной мне, не зарегистрировано. Тем больший интерес представляют описываемые здесь два памятника, последние следы некогда процветавшей культуры этого отходящего в область истории татарского феодального класса.

Камни эти находятся на кладбище деревни Старый Узюм Ново-Кишитской волости Арского кантона среди четырех других камней, относящихся к XVI-му веку. Тексты их публикуются мною не впервые. Ссылаясь на письмо осмотревшего узюмские камни татарского ученого-историографа Мэрджани, Вельяминов-Зернов поместил тексты этих памятников в конце I тома "Исследования о касимовских царях и царевичах", причем в записи Мэрджани текст одного из них приведен не полностью.

Один из интересующих нас камней (№1) датирован месяцем Зуль-хиджа 1018 г. гиджры, что соответствует февралю-марту 1610 г.; другой (№2) датирован месяцем Мухаррэм 1020 г., т.е., март-апрель 1611 г. Таким образом, между ними имеется разница лишь на 1 год. Оба памятника богато орнаментированы и, по всей вероятности, высечены рукой одного мастера.

По внешней форме эти памятники несколько отличаются от обычного типа камней XVI-го века. Первый камень высечен из белого известняка и обращает внимание своей шириной относительно к высоте. Вероятно, он когда-то упал и вторично был посажен в землю, так что половину последней строки надписей мне пришлось выкопать из-под земли. Высота надземной части по серединной линии 107 см., ширина 62 см. Довольно большой кусок с левой стороны камня откололся наискось сверху книзу и затерялся. Но, так как камень гораздо шире площади надписей (80x32 см.), то изъян этот не повредил текста, задев лишь нижнюю часть орнаментированного бордюра около них. Верхняя часть камня не имеет обычного полуциркульного очертания, а являет собой рисунок очень широкой сплюснутой восточной арки с вогнутыми краями и с плавно заостренной верхушкой. (См. рис. 1).

Второй памятник из серого известняка имеет совершенно иной внешний облик. Ему придана слегка подковообразная суженная книзу форма, слегка напоминающая татарские надгробные камни XIX-го в. Верхняя часть полуциркульная, слегка сплюснутая и оканчивающаяся тупым острием. В общем он обладает более стройной формой сравнительно с первым. Высота камня 116 см., ширина 50 см. (См. рис. 2).

На передней лицевой стороне каждого памятника, обращенной по обычаю к востоку, высечены по 6 строк рельефных надписей. Надписи обрамлены выпуклой же рамкой шириной в 1 см.; такими же полосками отделены друг от друга строки. По обеим сторонам надписей высечен бордюр шириной в 7 см, состоящий из орнамента в виде арабесков. Надписи увенчаны почти трехугольной с изрезанными краями площадью, заполненной вычурной восточной вязью. Этот верхний орнамент, почти тождественный на обоих памятниках, повторяет типичную орнаментировку татарских памятников XVI-го века. Вероятно, он копирован художником из находящихся тут же более старых памятников. Техника выполнения и рисунок на наших камнях отнюдь не проявляют признаков упадочности.

Боковые же арабески по основному своему мотиву заметно отличаются от подобных же украшений на камнях XVI-го столетия. На последних обычно бордюр более узок (5 см.) и составлен из однообразно повторяющегося растительного мотива с плавными завитками, тогда как на наших камнях более широкие ленты бордюра (7 см.) украшены вычурным растительным орнаментом, чередующимся с крестообразными розетками. Такой мотив, насколько мне известно, на камнях XVI-го века не встречается. Если сравнить его с более простыми и строгими мотивами предшествующего столетия, то, пожалуй, здесь мы сможем констатировать некоторую изощренность вкусов.

Теперь о надписях. Надписи выполнены довольно хорошим каллиграфом в стиле позднего "сулюс". Оба памятника, без сомнения, вышли из рук одного и того же мастера. Первые три строки на обоих камнях, как по тексту, так и по каллиграфической компоновке отдельных слов и их сочетаний, являются совершенно тождественными. Существенным недостатком компоновки надписей следует считать скученность текста в нижних строках. Художник как-то не рассчитал площади надписей и длину текста. С приближением к низу строки все более суживаются, количество слов, помещенных на одной и той же площади, возрастает, и соразмерно с этим письмо мельчает. В нижних рамках текст размещается уж определенно в виде двух параллельных строк; письмо комкается, теряя свою каллиграфическую четкость и правильность стиля.

Текст на лицевой стороне камня №1 следующий:

Перевод: "Сказал бог всевышний: И не ведает никто в какой земле умрет. И сказал преславный и всевышний: Всякий должен вкусить смерти. Сказал пророк, да будет мир над ним: Мир есть поле (на котором возделываются семена) последней жизни. Даты: по прошествии тысячи лет в восемнадцатом году, в благословенном месяце Зиль-хиджа, Мамая сына Шудяка² бог да помилует. Аминь, (о) владыка миров!".

На обратной стороне плиты в продолговатом врезанном четырехугольнике имеется следующая выпуклая надпись, довольно изящно выполненная в стиле "сулюс":

"Эту плиту воздвиг младший брат его Чин-Булат". (См. рис. 3).

Сбоку высечено традиционное арабское двустишье, очень часто встречающееся на боковых гранях старинных татарских эпитафий:

Техника последней надписи довольно небрежная и не отвечает вполне требованиям каллиграфического стиля. (См. рисунок 4).

По аналогии с другими эпитафиями, на левой разрушенной грани памятника следует предполагать обычный турецкий перевод того же двустишья:

На втором камне на лицевой стороне имеется следующая надпись:

Перевод: "Сказал бог всевышний: И не ведает никто в какой земле умрет. И сказал преславный и всевышний: Всякий должен вкусить смерти. Даты: по прошествии тысячи лет в двадцатом году было, ючюня Му'мин-Худжи Ульмэса бог всевышний да помилует".

На боковых гранях те же стихи, что на первом камне. На оборотной стороне надписей нет.

Несколько слов в предпоследней двойной строке главной надписи изъедены временем и плохо поддаются разбору. Мэрджани читал это место так: . С этим чтением совершенно нельзя согласиться. Слова (сын) здесь не имеется, тем более, что Ульмэс есть известное татарское женское имя.

Это сомнительное место я читаю: при чем последнее слово во мне не вызывает никаких сомнений. Следовательно, это есть слово, определяющее родственное отношение покойницы к Му'мин-Худже. Что же оно означает?

По Радлову³ "йучин" - есть слово джагатайское, обозначающее ханскую или княжескую дочь. По Будагову же⁴ "юджин, дочь ханского или княжеского происхождения (слово это, ныне неизвестное татарам, встречается на надгробных надписях...)". Слово (юд-жюни) несколько раз встречается на эпитафиях ханской усыпальницы города Касимова (напр.,

или

и по исследованию Вельяминова-Зернова представляет из себя вышедшее в настоящее время из употребления слово, обозначающее какую-то младшую родственницу, возможно, племянницу. В вышеупомянутой касимовской надписи оно не может обозначать ни "дочь", ни "внучку" в прямом смысле, так как Шах-Али-хан не имел детей⁵. Слово это в форме и в таком же неясном значении встречается и в некоторых произведениях чагатайской письменности, как, напр., в "Шейбани-Намэ" (в прозаической "Шейбаниаде", изданной Березиным). Будагов говорит, что слово это, первоначально китайского происхождения в виде "фуджинь", перешло к монголам, а затем к тюркам, и передавалось разными писателями в формах обычно в значении "знатная женщина, госпожа".

Слово , встречающееся на нашем памятнике, мы с полным правом можем отождествить с вышеупомянутым словом . Буква же по тогдашней орфографии часто заменялась буквой ; так, например, имя на вышеприведенной касимовской эпитафии следует, вероятно, читать как [чируче] - Воитель.

Заканчивая свою заметку, мне бы хотелось выразить пожелание, чтобы Музейным Отделом при Акадцентре ТНКП были приняты серьезные меры к охране болгаро-татарских эпиграфических памятников, рассеянных по всей территории ТССР⁶. Памятники эти с каждым годом все более и более подвергаются разрушению не только от природных атмосферных причин, но также и человеческими руками. То суеверное почитание и страх, каковые до сего времени окружали их в силу религиозных и иных предрассудков и служили в течение столетий надежной охраной для них, уже в связи с развитием антирелигиозной пропаганды в деревне быстро исчезают. Это явление создает опасность для целости и сохранности этих ценных исторических памятников, которые с течением времени могут подвергнуться порче и уничтожению со стороны несознательных элементов населения, в особенности со стороны легкомысленно настроенной молодежи. Между тем эти эпитафии являются драгоценным материалом как при изучении татарской истории вообще, так и истории татарского языка в частности. В виду этого следует в самый ближайший срок принять меры к вывозу и концентрированию болгаро-татарских надгробных камней в Центральном Музее ТССР, и в первую очередь тех "беспризорных" камней, которые чаще всего находятся в районах, населенных не татарами, и, следовательно, почитанием и охраной со стороны местного населения не пользуются.

¹ "Неизданные произведения Каюма Насырова". Материалы археологические. Казань. 1926.

² Я читаю - Шюдэк. Начертание второго имени (Мамай или Мэмэй) вызывает сомнения: возможно предполагать или . Но поскольку последнее слово менее вероятно, как имя, то я принимаю чтение Мэрджани, который читал (Мамай), хотя у Вельяминова-Зернова (т. I, ст. 358-359) приводится татарское имя , уменьшительное от , с которым легко отождествить и это имя, если принимать его в начертании .

В дер. Ст.Узюм живет крестьянин Нигматзян, у которого сохранилась копия старинной родословной его рода. По словам оригинал содержал до 16 поколений, ведущих свое происхождение из гор. Болгар. Но оригинал родословной недавно утерян; случайно сохранилась неполная копия. Она начинается лишь с Мэмэт-баба, который по преданию переселился из гор. Буляр (Билярска) в дер. Верези Арск. кант. Предки же Мэмэт-баба, список которых утерян, в свою очередь вели свое происхождение из гор. Хан-Кирмэн, т.е. Касимова, и оттуда будто бы переселились в Болгар. Уцелевшая часть родословной представляется в следующем виде (беру без боковых линий):

По семейному преданию Шюдэк-абыз прибыл в Ст.Узюм в качестве муллы и род его наследственно носил этот сан, пока последние потомки не превратились в простых крестьян. По словам Нигматзяна некоторые из старинных камней на узюмском кладбище поставлены на могилах его предков. Однако хотя на одном из наших памятников и упоминается имя Шюдэк в качестве имени отца покойника, но из родословной не видно, чтобы у него были сыновья по имени Мамай и Чин-Булат.

³ Радлов. "Опыт словаря тюркских наречий".

⁴ Будагов. "Сравнительн[ый] словарь турецко-татарск[их] наречий".

⁵ Вельяминов-Зернов. "Исследов. о касимовск. царях и царевичах", т. I, стр. 504-511.

⁶ Принципиальные соображения Отдела по этому важному и острому вопросу изложены в статье П.Е.Корнилова: "К изучению эпиграфического резного камня болгаро-татарской эпохи". - Ред.

Материалы по охране, ремонту и реставрации памятников ТССР/ Отдел по делам музеев и охраны памятников искусства, старины и природы при Академическом Центре Татнаркомпроса. 3-й вып.- Казань, 1929.- С. 14-21.

Рис. 3 и 4.

К ст А. Рахима.

Рис. 1.

214-224 битләр

Гали Рәхим: тарихи-документаль, әдәби һәм биография җыентык. Казан, “Җыен” нәшрияты, 2008. Төзүчеләре – Раиф Мәрданов, Ирек Һадиев