Мухаметшин Д. Г., Хакимзянов Ф. С.

Эпиграфические памятники города Булгара

Введение

Письмо является основой всех цивилизаций мира. Создание предметного письма в первобытнообщинном строе по мере совершенствования материала для письма и объединения человечества в многолюдные коллективы привело к осуществлению потребности в письменном об­щении, и рисуночный облик письма принял буквенную форму.

Писать можно на чем угодно: на бересте, тканях, ко­же, глине, бумаге, предметах из металла и дерева, ке­рамических изделиях, камнях и т. д. Надписи на кам­нях, несмотря на присущую им краткость, по значимо­сти близки к старинным рукописям, но у них имеется и бесспорное преимущество. Если рукописям обычно при­суще наличие нескольких отличающихся друг от друга списков, что приводит к разночтениям, то эпиграфии не имеют копий, к тому же место установки эпиграфическо­го памятника, как правило, совпадает с местом изго­товления, или, за редким исключением, находится от него в непосредственной близости, и в силу этого явля­ется ценнейшим документом эпохи того региона, где обнаружен.

Когда-то великий царь древних персов Дарий I тор­жественно завещал потомкам:

Говорит   Дарайавауш,  царь:
«Ты,  который  в  будущие дни
Увидишь  эту  надпись,
Которую я приказал выбить в скале,
Или эти  изображения, —
Не разрушай  их!
Но  оберегай,
Пока  можешь».

Много труда и времени   требовало   монументальное письмо. Резчиками высе­кались на камне красивые, строгие буквы. И такая ме­мориальная, чаще всего надгробная, надпись была вечной, ее не страшило время. Недаром из глубин веков больше всего дошло до нас текстов, вырезан­ных на камне. «Я — вечный камень... Памятник я по­ставил...» — провозглашал, например,    каган    древних тюрков Кюль-тегин.

Дворец Дария I, стояв­шего во главе державы, ко­торая до создания империи Александра Македонского была величайшим госу­дарственным образованием древнего мира, был открыт лишь благодаря клинопис­ным надписям, высеченным на некогда величественных монументах, памятниках-надгробиях.

Во время пиршества Алек­сандр   Македонский   швырнул горящий факел во дворец в отмщение за разруше­ние персами Афин. Город Персеполь был разграблен и спален. И лишь в 1803 году благодаря Гротефеиду мир узнал местоположение дворца и города, когда тот де­шифровал древнеперсидскую клинопись. «Дарий, царь великий, царь царей, царь стран, Гистаспа сын, Ахеменид [тот], который построил этот дворец», — гласила надпись.

У многих древних народов существовал обычай уста­навливать надмогильные монументы с надписями. Бла­годаря сохранившимся памятникам открываются новые письменности, культуры, узнаются древние языки. Одна­ко не все загадки древности поддаются разгадке. «За­гадкой всех италийских загадок» назвали ученые забы­тый язык этрусков, живших в I тысячелетии до нашей эры на территории современной Италии. Исследователи научились читать каждое слово, но почти совершенно не понимают этот язык. Между тем, из известных науке - свыше 9000 этрусских надписей четыре пятых составля­ют совсем короткие надмогильные тексты, дающие лишь личные имена и кое-какие термины родства. Выходит, с одной стороны, эпитафии сохраняют письменность и язык, на котором высечен текст, но с другой — эпитафийный характер не позволяет полностью раскрыть язык  надписи.

К счастью исследователей, древнетюркские эпитафии не были столь короткими, как этрусские, что дало воз­можность В. Томсену и В. В. Радлову раскрыть тайну тюркской рунической письменности и представить миру первые образцы тюркского письменно-литературного языка VII—IX веков.

Вначале немного истории.

Холодное лето 1889 года. Небольшая экспедиция Н. Ядринцева все дальше и дальше углублялась в мон­гольские степи. И вот в долине реки Орхон она наткну­лась на крупнейший храмовый комплекс, воздвигнутый в честь принца и полководца Кюль-тегина, который скончался в 731 году. Но все это выяснилось гораздо позже, после различных экспедиций, а пока перед ни­ми лежали развалины какого-то строения, низкая кир­пичная стена длиной в 25 метров. Начиная от входа на расстоянии 4,5 км тянется ряд каменных изваяний лю­дей и баранов, установленных в 10—12 метрах друг от друга. Здесь же находилась мраморная плита высотой в 3,5 метра, сброшенная с постамента — черепахи. Их поразило обилие значков, начерченных со всех сторон камня.

Такой же второй памятник был обнаружен в одном километре от этого места, но, к сожалению, разбитый на несколько кусков и местами выветрившийся. Тогда, еще ни сам Ядринцев, ни его спутники и не подозрева­ли, что найденные ими надмогильные памятники по­служат основой, на которой станет возможной расши­фровка древнетюркской рунической письменности.

Правда, первые сведения о памятниках тюркской ру­нической письменности имелись еще со времен Петра I, но их никто не мог читать. Лишь в 1893 году датскому ученому В. Томсену удалось установить значение знаков и найти ключ ко всему алфавиту надписей с берегов рек Орхон и Енисей. Академик В. В. Радлов дал пере­вод текстов стел, обнаруженных Ядринцевым, которые оказались надмогильными памятниками тюркского кага­на Бильге (т. е. «мудрого кагана») и его младшего бра­та Кюль-тегина (т. е. принца Кюль). На холодном сером камне была написана вся история древнетюркского го­сударства, его мощь, величие и советы будущему поко­лению. Так, надмогильные обелиски возвратили нам из глубин истории забытые племена и государства Цен­тральной Азии, познакомили с государственным строем древних тюрков, поведали о языке этих племен.

Много интересных историй можно рассказать о рас­шифровке древних памятников, но мы в своем рассказе остановимся лишь на надмогильных памятниках волж­ских булгар — предков казанских татар. Почему именно на них? Потому, что это единственные датированные ис­торические источники, оставленные булгарами для по­томков. Конечно, у исследователей еще теплится луч надежды, что когда-нибудь в рукописных хранилищах отыщется и сочинение на булгарском языке или обна­ружится надпись с более пространным текстом. Здесь сразу же приходит на ум имя основоположника булгаро-татарской письменной поэзии Кул Гали и его поэти­ческая жемчужина — поэма «Кисса-и Йусуф». Обычно произведения такого характера опираются на хорошо обработанную систему художественных и языковых сред­ств и нередко невозможно однозначно определить, на ка­ком языке они сочинены. То же самое можно сказать и в отношении языка «Кисса-и Иусуф». Говоря о нем, ученые называют его то литературным огузским или огузо-кипчакским языком (Э. Н. Наджип), то староос­манским (К. Броккельман), то поволжским тюркий (Дж. Алмаз, Ф. С. Фасеев) и т. д. Смешанный огузо-кипчакский характер языка этой поэмы позволяет считать его продолжением среднетюркского литературного языка, сформировавшегося когда-то в Хорезме на огузо-кипчакской диалектной основе. Однако нельзя упускать из виду то обстоятельство, что «Кисса-и Йусуф» поэти­ческое произведение, написанное в «высоком» стиле, который, как правило, бывает оторванным от народно-разговорного языка и характеризуется искусственным, книжно-литературным. Ведь поэтический язык склады­вается на основе отобранных поэтической традицией форм разных диалектов или языков, которые, подобна сложному узору, состоящему из более простых линий и завитушек, в языке произведений образуют неразрывное поэтическое единство.

Несомненно, данная поэма создана на основе литера­турно-языковых традиций периода караханидов, т. е. су­ществования одного из культурнейших тюркских госу­дарств Средней Азии в X—XII веках. Образовавшееся в X веке в Семиречье мощное государство Караханидов подчинило себе уйгурские княжества и тюрко-иранское население, проживавшее между Сырдарьей и Амударьей. Таким образом, были созданы предпосылки для синтеза тюркской и персидской культур и появившиеся литера­турные традиции оказывали влияние на литературу и языки других регионов вплоть до XIV—XV веков. Не противоречит этому и вывод Н. Ш. Хисамова об огузских и булгаро-татарских фольклорных литературных исто­ках  поэмы.

На развалинах древнего города

На крутом берегу, над водными просторами великой реки Волги возвышаются белокаменные постройки ты­сячелетнего города. В X—XV веках здесь находился крупнейший политический, экономический и культурный центр Поволжья — город Булгар, который в золотоордынском периоде именовали Великими Булгарами, вслед за великим городом Биляром. Теперь древнейший го­род — обширное городище с архитектурно-археологиче­скими памятниками — объявлен государственным историко-архитектурным  заповедником.

Различные предметы, находимые археологами на поверхности и при раскопках, свидетельствуют о былом богатстве и величии погребенного здесь древнего города. Обычно считается, что названия городов нередко отражают наименования племен, так как город в боль­шинстве случаев является племенным центром. Так, Сувар был центром суваров (сабиров), Ошель — ишкилей (эсегелов), а Булгар, по всей видимости, являясь столи­цей государства, назывался по имени господствующего племени. Исторические источники упоминают о присут­ствии в Волжской Булгарии многих племен — берсул, собекулян, челмат, темтюз, баранджар, местных финно-угорских и других. Но важно то, что в XII веке уже сло­жилась   единая   булгарская   народность.

Еще задолго до основания Булгара место впадения Камы в Волгу являлось пунктом обмена, в булгарскую эпоху оно стало своего рода ярмаркой, куда приезжали торговцы из разных мест. Город Булгар был известен как центр торговли с Востоком, Византией, Русью и се­верными народами. По этому поводу в начале X века Ибн-Руста писал: «Хазаре ведут торг с Булгарами, рав­ным образом и руссы привозят к ним свои товары». В 922 г. Ибн-Фадлан сообщал: «У них [булгар.— Ф. X.] много купцов...» Всю торговлю востока с севером булга­ры держали в своих руках и не допускали восточных купцов на север, сочиняя всякие небылицы, чтоб запу­гать   конкурентов.

В 20-х годах X века в истории Булгарии произошло крупное политическое событие — прибыло посольство багдадского халифа Муктадира по просьбе царя булгар Алмуша. Царю хотелось не только укрепить мусульман­ство в стране, но и, с помощью багдадских строителей, соорудить крепость для защиты от врагов. Принятие ислама имело для государства булгар большое значение, так как приобщило к мусульманской культуре, являв­шейся тогда передовой культурой Востока. Однако до нас не дошли ни культовые сооружения, ни другие по­стройки того времени. Все сохранившиеся здания в Бул­гаре относятся к золотоордынскому периоду, то есть к тому времени, когда Волжская Булгария была завоевана монгольским войском и ее история стала тесно связан­ной с историей Золотой  Орды.

Из сохранившихся построек в центральной части го­рода (в данном случае мы ведем речь лишь о культовых сооружениях, связанных с эпиграфическими памятника­ми) имеются два мавзолея — северный и восточный, ко­торые с XVIII века известны в литературе как «Монастырский погреб» и «Церковь святого Николая» — по их практическому использованию в то время.

Строительство мавзолеев над погребениями знатных людей было широко распространено в мусульманском мире. Вспомним великолепный ансамбль Шах-и Зинда в Самарканде с мавзолеями Кусама ибн-Аббаса, Султан-Саодата, Ходжи Ахмада, Шади Мульк-ака, Эмир-заде, Бурундука, Туман-ака, Казы-заде Руми, Туглу-Текина, Ширинбек-ака, мавзолей Исмаила Самани в Бу­харе и т. д.

Северный мавзолей в Булгарах был сооружен в 30-х годах XIV века напротив северного фасада Соборной мечети. Он имел купольное покрытие, стрельчато-арочные дверные и оконные проемы. Небольшой коридор вы­ходил на вымощенную камнем площадь перед Соборной: мечетью, в которой в начале XVIII века лежали надмо­гильные плиты знатных людей города, однако монахи монастыря, освободив помещение от надгробий, исполь­зовали его в качестве погреба. Богатые булгарские по­гребения   были   раскопаны  и   разграблены.

Еще один мавзолей расположен у восточного фасада Соборной мечети, построенной примерно в одно и то же время с северным мавзолеем. Он принадлежал к типу восточных шатровых усыпальниц с выносным порталом. Кроме двери, обращенной на юг, с трех сторон разли­чаются окна стрельчато-арочной формы. В восьмигран­ном ярусе сохранились ложные окна — декоративные ниши, способствующие зрительному устранению массив­ности суровых каменных стен и создающие при солнечном  освещении игру света   и  тени.

В XVIII веке и в этом мавзолее были обнаружены булгарские надмогильные плиты, а во время ремонтных работ 1889—1890 годов была выкопана изящная плита высотой около трех метров. С большим мастерством вы­резанные рельефные буквы соединялись даже в тех слу­чаях, когда в обычном письме пишутся раздельно, под некоторыми из них указаны отдельные начертания букв. Под буквами проставлены добавочные точки, что явля­ется характерным приемом для булгарских надписей. Этот прекрасный памятник был поставлен над могилой княжны Сабар-элчи, имя которой, обрамленное в над­писи такими хвалебными эпитетами, как «благочестивая, непорочная, заботливая, щедрая, целомудренная, на­божная, благонравная, добродетельная, источник мило­стей, идеал счастливых женщин, начало добрых дел, ве­нец женщин в обоих мирах», сразу же напоминает поэтическую легенду о красавице дочери булгарского хана.

Согласно легенде, булгарский хан Абдуллах при взя­тии города Булгара Булат-Тимуром вместе со своими детьми, женой и ближайшими родственниками закрылся в одной из каменных построек столицы. Завоеватель приказал завалить здание бревнами и поджечь его. В результате все спрятавшиеся погибли, за исключением набожной и добродетельной младшей дочери хана, счи­тавшейся самой красивой и разумной девушкой  края.

Булат-Тимур, увидев ее в белом одеянии, бесстраш­но стоящей на крыше здания перед языками разбуше­вавшегося пламени, был поражен ее смелостью, реши­тельностью и необычайной красотой и тут же велел по­тушить огонь. Когда шум огня затих, он громко, во все­услышание, заявил красавице, что сделает ее главной женой и она будет украшать его ханскую юрту. Однако царевна ответила, что скорее бросится вниз головой, чем сделается   женой  завоевателя  и убийцы.

Разъяренный Тимур приказал привести к нему двух ее братьев, взятых в плен. Увидев их с колодками на шее, она побледнела и крикнула завоевателю, что со­гласна стать его женой, если он тотчас отпустит ее братьев на свободу и даст им лучших своих коней. Ти­мур, желавший во что бы то ни стало овладеть краса­вицей, освободил пленников и сам подвел к ним двух резвых скакунов. Булгарские царевичи, бросив послед­ний, прощальный взгляд на  младшую сестру,  исчезли из поля зрения. Дочь же булгарского хана бросилась вниз головой на догорающие бревна. А два ее брата до­брались до северных районов Булгарии и на берегу Ка­занки основали город Казань, который стал преемником булгарской   культуры.

Наличие мавзолеев в центре Булгара позволяет пред­положить функционирование здесь кладбища. Известно, что еще в домонгольское время на Бабьем бугру, рас­положенном к западу от центра городища на краю скло­на волжской террасы, возникло городское кладбище. Погребение совершалось по официальному мусульман­скому обряду: покойника клали в вытянутом положении головой на запад, лицом вверх или повернутым к югу, в сторону Мекки. В более ранних погребениях наблюда­ется и отступление от этого обряда, что показывает со­хранение в народе языческих пережитков. Так как здесь хоронили рядовых жителей, кладбище не имеет богатых надгробных   плит,   склепов   и   мавзолеев.

На городище имеется еще одно кладбище, которое обычно называют «ханским». Такое наименование не оз­начает, что там обязательно должен быть похоронен хан. В народе «ханским» считают те древние кладбища, где имеются богато оформленные массивные надгробия. Подобные «ханские» кладбища существуют близ сел Ста­рое Ромашкино Чистопольского района, Тямти Сабин­ского, Средние Кирмени, Нижние Яки Мамадышского района ТАССР, однако ни в эпитафиях, ни в историче­ских источниках нет и намека, что там похоронены ханы.

В районе «ханского» кладбища Булгара прежде все­го привлекают внимание минарет и мавзолей. В отли­чие от Большого минарета Соборной мечети жители наз­вали его Малым, который был сооружен во второй поло­вине XIV века по образцу минарета Соборной мечети. Малый минарет, как гласит предание, стоит на месте захоронения «булгарских святых», он был необходим для окружавших его усыпальниц — поминальных мече­тей, среди которых есть и так называемая Ханская усы­пальница.

Гордо стоящий минарет окружает целый комплекс усыпальниц. Когда-то вокруг усыпальниц располагалось мусульманское кладбище городской знати и могилы тя­нулись рядами с севера на юг. Долгое время над ними стояли каменные надгробия. Закономерно возникает во­прос:   когда  булгары  стали ставить каменные плиты с надписями и почему? Однозначно ответить на него труд­но,  да   и   вряд  ли   возможно.

Если заняться историей, хотя бы тем периодом, когда в 631 году в Приазовье возникла Великая Болгария во главе с ханом Кубратом, то можно увидеть, что это объе­динение существовало недолго, и не позже третьей чет­верти VII века произошло разделение и переселение древних болгар на новые места. Болгары разделились на пять групп, но ни в одном письменном источнике нет указаний на наличие какой-либо группы, которую мож­но было бы сопоставить с будущими волжскими булга­рами. Однако в данном случае для нас это не так уж важно. В верховьях Кубани, в пространстве от Лабы до Малки, на плитах раннесредневековых склепов, на потолках и стенах вырубленных скальных пещерок (мо­гил) и на предметах быта археологами были обнаруже­ны рунические надписи. Вот некоторые из них: Эгънбех белюгю дйог эни эш ойуштук. Иҗден әле ол (Эгюнбеха надмогильный знак, поминания дом — погребение вы­долбили мы. Предстанет перед богом); Дйогшыу эн эш мен Эг Бка ... үлүм а бёкмёт...м уйа эрен аз айырылтым. (Поминальный дом (лежбище) — погребение, я, Эг-Бка... сыном своим (о горе!) не насладился, от родственников, от мужественных азов отделился); Җгутур үчемгә меңчүр элинче ур бити эшгән (В третьем (месяце года) гор­ного козла, в тысяча сто пятидесятом, выбитой надписью воздает   хвалу).

Дешифровав эти надписи, карачаевский ученый С. Байчоров сделал вывод об их тюркском характере. «Анализ языка рунических памятников Приэльбрусья по­казал, — пишет он,— что по своим графо-фонетическим особенностям он — протобулгарский, имеющий д'- и җ-диалекты, которым характерен ротацизм. Первый из них известен как дунайскобулгарский, второй — как волжскобулгарский».

Стало быть, протоболгары, исходя из природных условий, в честь погребенных сооружали поминальные до­ма и составляли надписи. Здесь интересно сопоставить протоболгарское слово белюг (белюх) с волжскобулгарским бәлүк со значением «надмогильный знак, памят­ник», в которых наблюдается полное соответствие зна­чения и формы. Когда-то у древних болгар, как и у мно­гих древнетюркских племен, над погребениями, очевидно, ставились символы человеческого изображения для погребально-поминальных обрядов. Вначале это могли быть просто камни или дерево, затем им стали прида­вать некоторый человеческий облик, сравните, например, отголоски такого явления в татарском языке, где упо­требляются сложные слова ташбилге (каменный знак),— кстати, ряд древних булгарских кладбищ называется так, есть и села, носящие такое название; тораташ (камен­ное изваяние; небольшая скала); сынташ (каменная ба­ба), в которых вначале отсутствовал текстовой мате­риал.

Теперь трудно утвердительно ответить об установ­лении какой-либо отметки над погребенными ранними булгарами на Волге, потому что чаще всего захороне­ния открываются случайно во время вспашки или обва­ла обрывов. Все же изучение археологами Больше-Тарханского могильника (конец VIII — начало IX вв.) ран­них булгар показало, что ни в одном случае не наблюда­лось взаимного нарушения могильных ям. А ведь изу­чено было 366 погребений! Все это позволяет предпола­гать, что могилы сверху имели какие-то отметки. Был ли это простой холмик или деревянное сооружение, ис­чезнувшее   от   времени,— сказать   невозможно.

Синхронный Больше-Тарханскому Кайбельский мо­гильник был оставлен племенами, близкими в культур­ном и этническом отношении к Тарханскому, но здесь над могилками насыпали холмики. В Танкеевском (в 20 км от г. Булгара) могильнике было исследовано около 1000 как языческих, так и мусульманских захоронений середины IX—X веков. Хотя на поверхности не заметно никаких отметок, однако нарушения одной могилы дру­гой не наблюдается. Это говорит о том, что все-таки ка­кие-то   внешние   указатели   существовали.

Во время экспедиционных выездов на древних клад­бищах, которые иногда трудно и признать за кладби­ща — до того задернованы и напоминают лужайки — нет-нет да можно обнаружить небольшие камни, по­ставленные в каком-то порядке. Иногда камни обозна­чают периметр могил. По всей видимости, это те самые каменные знаки («таш билге»), указывающие место за­хоронения и являющиеся символическим образом покой­ного. Нельзя упускать из виду и тот факт, что Волжская Булгария была многоплеменным государством и, воз­можно, у некоторых племен, связанных больше с кочевым образом жизни, не было традиции обозначать мо­гилы.

Вспомним классический случай с великим персид­ским царем Дарием I во время его похода против ски­фов, о котором рассказал Геродот. Не имея сил проти­востоять полчищам Дария, скифы стали отступать и за­манивать персов в степи. Наконец. Дарий не выдержал и отправил царю скифов послание. «Чудак! Зачем ты все время убегаешь, хотя тебе предоставлен выбор?» — писал   он.

Царь скифов Иданфирс не замедлил с ответом: «У нас ведь нет ни городов, ни обработанной земли. Мы не боимся их разорения и опустошения и поэтому не всту­пили в бой с вами немедленно. Если вы желаете во что бы то ни стало сражаться с нами, то вот у нас есть оте­ческие могилы. Найдите их и попробуйте разрушить, и тогда узнаете, станем ли мы сражаться за эти могилы или  нет».

Таким образом, способ захоронения целиком зависел от погребального культа, господствующего в системе мировоззрения того или иного племени, союза племен. В истории известны разные погребальные обряды, имею­щие как некоторые общие элементы, так и различия в ритуальных действиях. В Волжской Булгарии с X века получил распространение мусульманский обряд захоро­нения со своими нормами и правилами. И от золотоордынского периода истории этого раннефеодального государства дошли до нас эпитафии, написанные араб­ским письмом. Могилы предков олицетворяли для наро­да родную землю, родину и считались священными.

И врезался резец в камень

Сохранившиеся эпиграфические памятники Волжской Булгарии охватывают конкретный исторический отре­зок— XIII—XIV вв. У нас нет фактов обнаружения бо­лее ранних эпитафий волжских булгар. Однако следует учесть, что многие надгробия на заброшенных кладби­щах уничтожаются либо исчезают, нередко они вовле­каются в арену своеобразной религиозной или межфео­дальной борьбы, либо используются на хозяйственные нужды   населением.

Как бы то ни было, из сохранившихся на сегодняшний день эпиграфий самый древний датирован 1271 го­дом, найден он на развалинах Булгара. Правда, в 1770 году Н. П. Рычков, подробно описавший кладбище в Биляре со множеством стоящих и лежащих на земле плит с надписями, сообщал, что в Биляре находится над­могильный камень 1173 года. Он ссылался на сообщение одного муллы о дате древнего камня, сам он читать арабские тексты не мог. Пока эта дата остается простым сообщением, которого нельзя не подтвердить, не опро­вергнуть. Попутно хотелось бы заметить, что некоторые современные служители религии или люди, владеющие старотатарским письмом арабскими буквами, называли нам даты и более древние, указывая при этом на эпита­фии 100—200-летней давности. Чтение надписи на камнях иногда не под силу даже владеющему арабским языком. Для этого необходимо разбираться в особенно­стях письма на твердых предметах и иметь определенные навыки чтения.

Появившиеся на определенной стадии развития булгарского феодального общества эпиграфические памят­ники неразрывно связаны с историей булгарского, позд­нее — татарского народов. Они повторяют этапы разви­тия общества, остро реагируя на его взлеты и падения. Обычно возникновение традиции установления эпи­графических памятников в Среднем Поволжье и Приуралье все исследователи единодушно связывают с про­никновением и распространением в Волжской Булгарии мусульманской религии. Многочисленные примеры на материалах Аравии, Кавказа и Средней Азии, где име­ются «более ранние памятники домонгольской эпохи, под­тверждают  такое  мнение.

Ислам начал проникать в Волжскую Булгарию за­долго до официального его принятия в 922 году царем Алмушем, хотя большинство исследователей принимают эту дату за начало мусульманизации края. X. Френ и Б. Мункачи считали, что мусульманство распространи­лось среди булгар в VIII веке. Действительно, некоторые булгарские племена могли познакомиться с исламом еще во   время   арабских   северных   походов.

По мнению известного востоковеда В. В. Бартольда, булгары приняли ислам в IX веке. Такого же мнения придерживался Ш. Марджани. Наличие мечетей и учи­лищ при них до официального принятия в Волжской Булгарии мусульманства отмечал   персидский   географ Ибн-Руста, написавший свое сочинение около 903-913 годов. У самого Ибн-Фадлана отмечается, что до при­бытия посольства багдадского халифа Алмуш уже был мусульманином и в Булгарах жило мусульманское духовенство. В мусульманизации края была ощутима роль Средней Азии. Ибн-Фадлану пришлось нелегко, возра­жая против некоторых обрядов среднеазиатского ханифитского толка. Разумеется, в это время не может быть и речи о массовом распространении мусульманства. В первую очередь ислам был принят феодальной верхуш­кой и купечеством, однако в XI—XII веках новая рели­гия довольно широко распространяется среди всех бул­гар, потому что высшим слоям выгодно было иметь еди­нобожие, а окончательный выбор в пользу ислама был продиктован политическими соображениями и интереса­ми торговли. Это подтверждается и археологическими  материалами. Так, в булгарских могильниках IX — на­чала XIII веков (Танкеевский, Тетюшский, I Старокуй­бышевский, Измерский, II и III Билярский и др.) выяв­лен выдержанный «ортодоксальный» мусульманский погребальный обряд. Здесь наблюдается значительная унификация деталей: строгое соблюдение кыблы, едино­образие в положении тела с легким поворотом на пра­вый бок, правая рука вытянута вдоль корпуса, а левая согнута на таз. Полностью отсутствует какой-либо ре­ликтовый инвентарь, по-прежнему на могилах не замет­но   следов   надгробий.

Распространение ислама и вместе с ним арабской письменности, приобщение к высокоразвитой в то время мусульманской культуре являются одним из факторов возникновения традиции установления надмогильных па­мятников с выдержками из Корана, однако между этими двумя явлениями нет прямой связи. Обычно эпиграфика возникает немного позднее. На Северном Кавказе, на­пример, между распространением ислама и появлением эпиграфических памятников существует хронологический разрыв,   достигающий   200—300  лет.

В установлении и развитии данной традиции немало­важную роль сыграли социальные факторы. Эпиграфи­ческие памятники со своеобразной орнаментацией, краси­вым, каллиграфическим письмом — не только последняя дань умершему человеку. Она, в первую очередь, слу­жила живым людям. «Божественная воля, проявлением которой является власть кагана, верность кагану беков и народа, подчинение народа бекам — таков лейтмотив идей в рунических надгробиях»,— пишет С. Г. Кляшторный, исследовав тюркские рунические памятники. То же самое мы можем сказать и о булгаро-татарских эпи­графических памятниках. Только этим можно объяснить живучесть возникшего когда-то в древности обычая, как-то отметить могилу родственника или соплеменника, хотя ортодоксальный ислам с осуждением относится к установке   над   могилой  какого-либо   сооружения.

Мусульманское право ханифитского толка не реко­мендует отмечать могилы камнями или другими знака­ми, кроме земляной насыпи, однако и ортодоксальный ислам допускает исключения, разрешая установку над­гробий   или   камней.

Надмогильные памятники, пусть это будет пышно оформленное надгробие, небольшой памятник с именем покойного или просто обработанный камень без надписи, могли ставить только состоятельные люди — правящая верхушка, военная и торговая аристократия, служители культа. Эпитафии являлись самовыражением привиле­гированности знати, демонстрацией своей знаменитости. Ведь недаром на некоторых булгарских эпитафиях пе­речисляются предки до девятого поколения с титулами и пышными эпитетами и начиная с 20-х годов XVI столе­тия на обороте эпитафий вырезали имя человека, поста­вившего, то есть заказавшего, эпитафию. Это делается несмотря на то, что в эпитафиях по мусульманским ка­нонам разрешается приводить только высказывания пророка, благочестивые изречения и имя погребенного. «Памятники эти, с их непонятными для широких масс народа арабизмами,— пишет известный эпиграфист Г. В. Юсупов,— были для них своего рода символами, обожествлявшими личность представителей правящей феодальной   верхушки».

Правящая верхушка имела свои кладбища, куда не допускалось погребение простого народа. Это вышеупо­мянутые «ханские» кладбища, кладбища мурз (напри­мер, у села Янцевары Сабинского района), имеется пре­дание о кладбище военачальников в селе Кульгуны Апастовского района. В то же время исследователями зафиксировано много кладбищ беднейшего населения, в том числе в городах Булгар и Сувар, где не было ни­каких памятников и лишь осевшая земля указывала на наличие   погребений.

Социально-полити­ческий смысл проявля­ется в устройстве   са­мих  кладбищ.  Многие из них огорожены не­большим валом и рвом, а Большеатрясское имеет 4 площадки раз­ной высоты, огорожен­ные  земляным   валом. Их  можно  рассматривать    как   фамильные места захоронения феодалов. Подобные явления, по-видимому, имели   место в эпоху Казанского  ханства   и в   более   поздние   времена. Имеются исторические данные, указы­вающие на захороне­ние   некоторых   казан­ских ханов в особо по­читаемых   мусульман­ских местах.

Социальный смысл памятников особенно четко отражается в характере оформления, величине памятника, а также в титулатуре  и в   терминах    социаль­ного характера.  Пред­ставители   феодальной верхушки   ставили  ог­ромные,    весом   более тонны,   изящно оформ­ленные плиты.   Трудо­вое     население     было в    состоянии    ставить лишь деревянный  кол или    простой    камень, помеченный     родовым  знаком.

Огромное количество подобных памятников известно на кладбищах XVIII—XIX веков. Надписи пестрят ти­тулами феодалов и служителей культа, здесь есть эмиры, шейхи, султаны, имамы, беки, муллы, хаджи, дружин­ники, мурзы, но нет ни одной эпитафии, поставленной на   могиле   труженика-земледельца   или   ремесленника.

Таким образом, булгаро-татарские эпиграфические памятники не отличаются от других типов надмогиль­ных памятников или сооружений — стел, изваяний, кур­ганов, мавзолеев и т. д., служивших одной цели — воз­вышению личности, поклонению высшему сословию об­щества   через   их   предков.

В возникновении традиции установления эпиграфи­ческих памятников нельзя исключать и этнический фак­тор. Принадлежность эпиграфических памятников на территории Среднего Поволжья и Приуралья булгарскому, а позднее татарскому народу — установленный факт. Однако в сложении булгарской народности наряду с  булгарами, суварами, берсулами, нохратами, эсегелями, темтюзами, сабакулянами, баранджарами принимали участие и местные ананьинские, пьяноборские и именьковские племена. Позднее определенную роль сыграли половцы-кипчаки. Так, среди этих племен и народно­стей ананьинцы и кипчаки имели обычай устанавливать на могилах своих соплеменников надмогильные памят­ники - стелы и каменные изваяния. Стелы ананьинских вождей обнаружены в 10 км от Булгара на Ново-Мор­довском могильнике. Памятники с полукруглым верхом, изготовленные из местного известняка, с изображениями символа власти секиры и кинжала в верхней части, по­казывают высокое мастерство ананьинских мастеров резьбы по камню. К приходу булгарских племен в Сред­нее Поволжье такие памятники стояли, вероятно, не толь­ко в Ананьино и Ново-Мордове, но и во многих других местах. Почитаемые местными племенами эти памятни­ки, видимо, вызывали уважение и у пришлых людей. Показательно то, что рядом с огромным городом, где возводились белокаменные здания, эти давнозабытые камни не были использованы как строительный матери­ал и сохранились до наших дней. Если ананьинские сте­лы для булгар были свидетелями давно прошедших вре­мен, то многочисленные половецкие каменные изваяния украшали бескрайние степи южнее булгарских границ в период расцвета домонгольской Булгарии в XI—XII веках. Известны каменные бабы и из булгарских земель — с территорий современной Куйбышевской и Ульянов­ской областей. Одна такая находка сделана даже в Бул­гаре, далеко на севере от территории проживания по­ловцев. Во время раскопок мавзолея в южной части го­родища в кладке была обнаружена голова каменного изваяния.  Кроме того, известны кочевнические кипчакские погребения на территории Ульяновской области и в Татарии, то есть в непосредственно булгарских зем­лях. Думается, что до появления булгарских эпиграфи­ческих памятников в среде определенной части населе­ния у кипчаков были распространены и каменные бабы.

Если идти в глубь истории, то можно определить, что надмогильные памятники с надписями, где упоминались имя человека, дата смерти и изречения из священной книги мусульман — Корана, впервые появляются в Ара­вии в VII—VIII веках, несмотря на резко отрицатель­ное отношение ортодоксального ислама отмечать моги­лы единоверцев. Это были небольшие камни грубой обработки   с   некаллиграфической   надписью.

Через два столетия подобные надписи появляются в Средней Азии, а чуть позже на Кавказе — в Дербенте. Среднеазиатские надмогильные камни-кайраки также мало подходят к булгарским. Круглые и овальные по форме, без орнамента памятники в эпоху мусульманско­го  ренессанса   выглядели   анахронизмами.

На возникновении и развитии искусства резьбы по камню в Волжской Булгарии не чувствуется большего влияния Средней Азии, Крыма или Кавказа. Близость  орнаментации и стиля булгарских эпитафий к орнамен­там восточных архитектурных памятников нужно рас­сматривать как общее влияние культурных центров му­сульманского Востока на периферийные районы, какими являлись Булгары в XIII—XIV веках и Казань в XV— XVI веках. Более ранние мусульманские надмогильные памятники Средней Азии  и Кавказа по типу и компози­ции текста не могут служить предметом подражания для булгарских эпитафий. С памятниками Дагестана их свя­зывает только палеографическое сходство отдельных букв при написании простым куфическим почерком. Ве­роятнее всего, общим примером для тех и других были эпиграфические памятники Аравийского полуострова. Появление среди эпитафий Северного Кавказа и Кухистана памятников с надписью по бордюру, подобно Средне-Атинскому в Татарии, приблизительная передача соб­ственных имен показывают, что эпиграфика Крыма, Кавказа, Средней Азии и Волжской Булгарии прошла одни   и   те  же  этапы   развития.

Булгарская эпиграфика является итогом творческого развития письменности и малой архитектуры Волжской Булгарии. Об оригинальности памятников говорит еще то, что в XIII—XIV веках Среднее Поволжье являлось своеобразным регионом, где существовала тюркоязычная эпиграфика. Булгаро-татарская эпиграфика в строгих рамках ислама сумела сохранить подлинно народные ху­дожественные и поэтические традиции. Наряду с мест­ными и степными орнаментальными мотивами булгарские и татарские мастера широко использовали худо­жественные традиции Востока. Творчески переработав; достижения эпохи, они создали оригинальные высокоху­дожественные произведения, показывающие высокий уровень народно-декоративного искусства булгарского и татарского   народов.

Идет поиск камней с надписями

В 1767 году, проплывая по Волге в Астрахань, им­ператрица всероссийская Екатерина II решила обозреть остатки города Булгара и написала впоследствии об этом графу Панину, где упоминала, что несмотря на указание Петра I беречь булгарскую старину, во время царствования Елизаветы Петровны вместе с камнями от разрушенных зданий на строительство монастыря, по­гребов и церкви использовали и надмогильные плиты. Однако смотрела Екатерина безучастным взором любо­пытствующей путешественницы, и ее посещение никаких положительных последствий для сохранности булгарских памятников   не   имело.

В этом письме совершенно справедливо было упомя­нуто имя Петра Великого, так как именно он обратил внимание своих соплеменников на необходимость изуче­ния Востока. Почти сто лет все дальнейшие разговоры об эпитафиях волжских булгар были связаны с его име­нем, он с чисто научных позиций сумел оценить значе­ние традиций Востока. Направляясь в Персидский по­ход (1722 г.), он осмотрел и бывшую столицу некогда могучего государства в Восточной Европе и приказал списать для своей кунсткамеры тексты пятидесяти над­гробий. И уже из Астрахани писал казанскому губер­натору   А.   П.   Салтыкову:

«Господин  губернатор!
В бытность нашу в Булгарах видели мы, что у ста­ринного булгарского строения башни (или колокольни) фундамент   испортился,   и   оный   надлежит   подделать вновь. Того ради пошлите туда ныне человек двенадцать или пятнадцать каменщиков с их инструментами и не­сколько бочек извести, а камня там старого довольно много есть, также и места старые по времени велите чи­нить. Подлинный его имп. вел. указ за приписанием соб­ственные  его   вел.   руки   тако:   Петр.
Из Астрахани во 2 день июня 1722 г.»

Со снятия копий с указанных эпитафий начался от­счет времени в изучении булгарской эпиграфики, отчего это событие и было высоко оценено учеными-востокове­дами. В частности, академик И. Ю. Крачковский писал: «Инициатива исследования восточных надписей в Рос­сии   принадлежит   Петру   I...»

50 текстов надгробий с Булгарского городища впер­вые были переписаны и переведены ахуном Кадыр-Мухаммедом Сюнчалеевым, слободским переводчиком Юсупом Ижбулатовым, а армянские тексты — армянином  Иваном Васильевым. Любопытно, что имя ахуна Кадыр-Мухаммеда (Кадыр-Мамета) ранее уже упоминалось в печати: в 1712 г. он рассказал несколько легенд дьяку Андрею Михайлову о древностях Булгара. Видимо, он не был случайным человеком в Булгаре, а входил в со­став охраны святынь города и постоянно проживал там. В связи с этим вспоминаются строки из стихотворения татарского поэта XVII века Мавля Кулыя, который за­являл, что «сказывал он вирши свои в кельях дервишей града Булгара». А чуть больше ста лет до него его со­брат по перу Мухамедьяр, известный двумя своими ве­ликолепными поэмами, старательно выводил вязью такие строки:

В булгарской Казани у ворот,
Толпа людей изумленных у ворот.
Иссушен я всецело, о властитель,
Часовой могилы Мухаммед Амина.

Очевидно, у мавзолеев Булгара по сложившейся тра­диции долгое время обитали разные представители ду­ховенства и дервиши. Они считали себя своего рода «охранниками» могил предков и кормились за счет при­езжавших на поклонение людей из разных концов стра­ны. По всей видимости, таковым являлся и ахун Кадыр-Мухаммед Сюнчалеев. Как бы то ни было, сегодня бла­годаря ему наука располагает текстами пятидесяти эпи­тафий XIII—XIV веков.

В течение XVIII века в Поволжье побывал ряд эк­спедиций, и каждый, кто считал эпиграфические памят­ники Волжской Булгарии достойными внимания, приво­дил тексты эпитафий, списанных по указу Петра I. В 1762—1767 годы в Казанскую губернию по именному указу был командирован подполковник Свечин, человек далекий от эпиграфики, от изучения Востока. Хотя его задачей был поиск дуба, годного для кораблестроения, в своем донесении он счел необходимым привести рус­ские переводы всех мусульманских надписей из списка, хранящегося в казанском губернском архиве. Имея в ру­ках оригинал списка, он отметил имена переводчиков, а также и хронологические пометки типа «сбоку помечено: сему камню 553 лета», «оному камню 557 лет» и т. д. Записки А. М. Свечина были опубликованы историком П.   В.   Калачевым   лишь   в   1879   году.

В Среднем Поволжье побывала экспедиция академи­ка И. И. Лепехина, который отмечал: «Студент Николай Озерецковский, ездивший за нуждами в Казань, имел случай осмотреть и описать остатки Болгаров, древнего татарского города». В то время Озерецковский списал в губернском архиве и переводы трех армянских и 47 му­сульманских надписей, скопированных в свое время по указу  Петра   I.

Перевод текстов, опубликованных И. И. Лепехиным в 1771 году, не удовлетворил научный мир. Булгарскими надписями заинтересовался немецкий востоковед Ген­рих Юлиус Клапрот, с 1804 года начавший работать в Петербургской Академии наук. Ему граф Потоцкий до­стал копии надписей на арабском шрифте и их перевод. Исследовав тексты, Ю. Клапрот издал их на француз­ском языке с воспроизведением написания арабскими буквами. По существу эта была единственная публика­ция, где тексты приведены арабским шрифтом, хотя из­вестный востоковед и сетовал, что копия сделана кем-то совершенно не знающим языка и письма эпитафий. Этот труд стал доступным русскому читателю благодаря про­фессору-арабисту Казанского университета Ф. И. Эрдману, опубликовавшему эти тексты с некоторыми уточ­нениями, на основе издания Ю. Клапрота, в 1832 году в журнале «Заволжский муравей». У Эрдмана имеется одно любопытное замечание о копии, сделанной для Ю. Клапрота. Он отмечает, что копия теперь хранится в Государственном архиве в Москве. Но что это за ар­хив — он не указал.

В 1815 году в Казани случился большой пожар, ог­нем был охвачен и губернский архив, где сгорели бес­ценные подлинники булгарских надписей, составленные по указу Петра Великого. В таких случаях важными до­кументами остаются копии,  сделанные с них в  разное время  разными  лицами — ведь  большинство эпиграфи­ческих памятников   к тому времени уже исчезло.

Здесь уместно будет привести слова С. М. Шпилевского, высказанные на I годичном публичном собрании Общества археологии, истории и этнографии в 1884 го­ду: «Сообщали мне о том, что будто бы у одного поме­щика в Спасском уезде выложен на дворе целый троту­ар из камней с надписями. Другой спасский помещик сам рассказывал мне, как он распорядился о перевозе огромного камня с надписями из с. Успенского, т. е. Булгарского городища, к себе в имение, но, к сожалению, по дороге этот камень возчики разбили. Вспомним, на­конец, показание одного из старинных описателей древ­ностей г. Булгара Кафтанникова, что многие надгроб­ные памятники свезены окрестными жителями под фун­даменты частных домов». Плиты с надписями использо­вались для строительства фундамента церкви Успения и колокольни, а также ремонта некоторых других объек­тов.

В наши дни эпиграфические памятники обнаружены во время реставраций Малого минарета, ханской усы­пальницы, Черной палаты и при раскопках Белой па­латы. Нельзя не учитывать и то, что известняковые пли­ты со временем отслаиваются, покрываются ячеистыми разрушениями — время не щадит и камни.

В Центральном государственном архиве древних ак­тов в Москве хранится одна папка, указанная как карты Казанской губернии. В ней хранится описание Булгарского городища, сделанное подполковником Савенковым и геодезистом Крапивиным, а также карта городища и опись зданий. Здесь же лежат записанные предания о Булгаре и копия с петровского списка, озаглавленная как «Азовские и армянские надписи на развалинах с пе­реводом на русский язык». Почему азовские, ведь это — копия списка, снятого по указанию Петра I. Если так, то для кого она предназначалась? Вопросов много и найти ответа на них пока не удается. Ясно одно, копия не была снята Савенковым и Крапивиным собственно­ручно, так как в отличие от других бумаг, составленных ими, этот документ не подписан, и для него употреблена особая голландская бумага (судя по филиграни), кото­рая была в употреблении в конце XVII и первой поло­вине XVIII веков. Трудно судить о владении указанных лиц арабской каллиграфической скорописью, которым переписаны тексты эпитафий.

Когда-то эти документы хранились в Московском главном архиве Министерства иностранных дел и можно было бы предположить принадлежность копии надписей именно Ю. Клапроту (вспомним примечание Ф. И. Эрд­мана, что клапротовская копия хранится в Московском государственном архиве!), так как и здесь не указаны пе­реводчики и возраст памятников, а во время пере­писки могли использовать бумагу из старых запасов. Все же некоторые «мелочи» пока не позволяют утверди­тельно решить этот вопрос: во-первых, порядок располо­жения текстов у Ю. Клапрота (И. Ф. Эрдмана) и в копии различен; во-вторых, не совпадает прочтение не­которых имен, например, Ю. Клапрот приводит имена Фил, Мухаммед, а в копии — Мэмэк, Махмуд; в-третьих, имеются пропуски слов и целых фраз. А ведь Ю. Клап­рот был выдающимся востоковедом, обладавшим боль­шими и разносторонними знаниями, он занимался мно­гочисленными восточными (в том числе тюркскими) языками. Как бы то ни было, последующие исследовате­ли булгарских эпитафий опирались на его чтение.

В 1846 году посетил Булгарское городище и изучил имеющиеся там надписи профессор Казанского универ­ситета И. Н. Березин, который отметил, что снятые при Петре I надписи «в нынешнее время уже большею частью не существуют». В то же время он непосредственно изу­чил и новые памятники. Все это позволило ему крити­чески подойти к предыдущим публикациям и, исходя из общей типологии булгарской эпиграфики, исправить ряд искажений и ошибок. Лишь в одном он повторил ошибку своих предшественников — в определении дати­ровки памятников.

Во многих текстах четко была вырезана непонятная фраза из семи арабских букв в виде ҖИАТ ҖҮР* (* - Строчными буквами нами даются слова не в чтении, а в тран­слитерации.). Это принималось как нечто особенное, за специальное ука­зание на событие, связанное с историей всего государ­ства. В арабском языке есть одна особенность, когда различные буквы могут обозначать и цифры (так назы­ваемые цифры абжад). Если учесть цифровое обозначе­ние, то получается Җ = 3,  И=10, А=1, Т = 400; Җ=3, Ү=6, P = 200. В сумме выходит 623, которая понима­лась как год какого-то нашествия или «пришествие уг­нетения». В современном летосчислении это соответ­ствует 1226 году. Году, указывающему вроде бы на мон­гольское нашествие. Однако исторические источники под этим годом не приводят каких-либо знаменательных со­бытий, связанных с булгарами. Первая крупная битва монгольских войск с булгарами произошла в 1223 году где-то в районе Самарской Луки. Тогда, применив воен­ную хитрость, булгары заманили противников в засаду и почти всех перебили. Следующий набег монголов про­изошел через шесть лет, но и тогда почти 30-тысячное войско, возглавляемое Субэдээм, было остановлено еще на подступах к Булгарии.

Крупное нашествие началось в 1232 году, но, как со­общает древний летописец, войско «зимоваше не дошедше Великаго граде Болгарьского». Монгольское войско оказалось бессильным перед соединенными отрядами  булгар. После трехлетней войны на курултае в столице Монголии Каракоруме было принято решение органи­зовать общемонгольский поход для покорения Европы. Под натиском превосходящих сил противника в 1236 году Волжская Булгария пала, был разгромлен один из древ­них культурных центров Европы. В русских летописях под 1236 годом было записано: «...осени приидоша от всточные страны в Болгарьскую землю безбожнии Татари, и взяша славный Великый город Болгарьскый и избиша оружьем от старца и до унага до сущаго мла­денца и взяша товара множство, а город их пожгоша ог­нем и всю землю их плениша».

Как видим, 1226 год не был знаменит каким-либо вы­дающимся событием, принесшим горе и страдания наро­ду Волжской Булгарии. Конечно, до подлинного пони­мания значения этой загадочной фразы оставалось ждать не так уж долго, но для этого необходимы были свой Вентрис, открывший древнейшую известную форму гре­ческого языка, существовавшего до Гомера, или гений Шампольон, выведший египтологию из тупика, в кото­рый ее завели предыдущие исследователи. И такой гений нашелся. Это был преподаватель турецко-татар­ского языка Санкт-Петербургского университета Хусаин Фаизханов. Возвращаясь из экспедиции в Петербург, он остановился около Тетюш и исследовал там три надмо­гильных камня. Тщательно изучив надписи, он написал небольшую статью, где, в частности, есть такие строки: «Особенное внимание обращает на себя во многих булгарских надгробных надписях выражение ҖИАТ ҖҮР. В моих снимках эта фраза очень ясна, так что даже при ней и знаки поставлены так: ҖИАТИ ҖҮP. Обыкновен­но принимают эту фразу за арабскую, переводят ее сло­вами: пришествие угнетения, и придавая ей смысл осо­бой эры, выводят из числового значения букв год 623. По моему мнению, подобное объяснение едва ли может быть верно... Не следует ли, не вдаваясь ни в какие га­дательные предположения, читать просто ҖИАТИ ҖҮP, т. е. ЙИТИ ЙY3? В пользу моего чтения говорит и обык­новение татар начальное «й» произносить и писать как «җ»... Что касается до буквы «р», употребленной вместо «з» в слове ҖҮР, то это можно объяснить отчасти яс­ностью (как и в слове СКР, т. е. СИКЕЗ) смысла и без точки, отчасти употреблением чувашских числительных слов   в   эпитафиях   этого   времени».

Таким образом, X. Фаизханов  так просто и ясно объяснил то, что не могли сделать ученые с мировыми именами. Его открытие позволило правильно установить датировку памятников и дало возможность начать раз­говор о структуре языка надписей — а ведь он не был булгароведом, хотя несколько ранее занимался чтением эпиграфических надписей г. Касимова. Когда через не­сколько лет при Казанском университете образовалось Общество археологии, истории и этнографии, началось планомерное обследование булгаро-татарской старины. Члены  Общества выезжали на раскопки Булгарского городища, вместе с археологическими находками при­возили снимки надмогильных плит, а то и целые памят­ники. Так, стараниями  С.  Порфирьева и при участии ректора Д. И. Дубяго в вестибюле   Казанского универ­ситета было установлено надгробие 1291  г. с   Булгар­ского городища.

Таким образом, Общество археологии, истории и эт­нографии при университете взяло на себя нелегкую мис­сию собирателя и расшифрователя надписей на камне, выведенных арабской вязью или угловатыми буквами, хотя перед Обществом и стояли весьма масштабные задачи «изучения прошедшего и настоящего русского и инородческого населения в территории бывших Булгарско-Хазарского и Казанско-Астраханского царств с при­лежащими к ней местностями». В Общество словно по невидимой нити потекли сообщения о находках, попыт­ки перевода надписей, зарисовки надмогильных плит не только с Булгарского городища, но и из периферии бывшего государства волжских булгар. Здесь они рас­шифровывались, уточнялись, докладывались на общих собраниях и опубликовывались в «Известиях» Общества. Так, например, эпиграфический памятник 1291 года, установленный в университете, сначала был опубликован И. Износковым (в переводе И. Готвальда) в 1893 г., а спустя 12 лет его уточненное чтение и перевод напеча­тал Н. Катанов. В результате прекрасный образец исто­рического документа и искусства каллиграфии волжских булгар стал доступен всем, кто интересуется культурой волжских булгар, которая органически связана с куль­турой казанских татар.

Если вышеупомянутый памятник был найден во Вре­мя ремонтных работ в церкви святого Николая (т. е. в бывшем мавзолее), то у Белой палаты (ее считают ба­ней) летом 1887 года В. Казаринов обнаружил 13 об­ломков от разных могильных камней. Плиты с надпися­ми были вделаны и в южный фасад здания. В данное время тексты и переводы этих надписей хранятся в кол­лекции Готвальда рукописного фонда Научной библио­теки   имени   Н.И.  Лобачевского.

Когда принесли эстампажи, библиотекарь универси­тета профессор И. Ф. Готвальд долго сидел над листа­ми бумаг, покрытых черными затейливыми узорами  букв. В свое время, побывав на раскопках Белой пала­ты, профессор Н. А. Толмачев типографскими красками  сделал для него оттиски обломков и теперь ему предсто­яло из сплошного тумана краски выделить буквы, рас­шифровать   и   составить   в   слова.

Лист за листом просматривал неутомимый Готвальд, перебирал их, некоторые откладывал в сторону  и вновь подносил к глазам. Вот уже он с легкостью читает сох­ранившиеся слова. Увы, ничего нового. Известные име­на, отдельные фразы и цифры. Но вот его взгляд оста­новился на одном листе: верхняя часть надписи не раз­борчива, а  несколько  ниже разобрал  слово  «шейх»  и дату — джумада второго месяца 620 года! Это соответ­ствует июлю месяцу 1223 года, но в то время из извест­ных   памятников   самый   ранний    датировался   концом XIII века и, несколько засомневавшись в своем чтении, Готвальд около перевода даты поставил знак вопроса. Здесь  хочется  привести слова И.  Ф.   Готвальда об этих обломках, который отмечал, что «хотя надписи эти для объяснения исторических событий не представляют никаких важных   фактов, но в отношении   начертаний и видов букв, в развитии письменности, они составляют весьма ценный материал для археологии,— при том ни одна из них не находится в собранных при Петре Вели­ком  и изданных Лепехиным,  Клапротом,  Эрдманом и Березиным».

В  конце XIX — начале XX веков в  Булгарах было найдено еще несколько эпиграфических памятников, ко­торые нашли отражение в публикациях Н. Ф. Катанова, С. Е. Малова и Г. Ахмарова. В последующие годы по разным причинам поиск новых памятников прекратился, и ставшие известными миру надписи стали служить от­правным   пунктом   всех   исследований,   предпринимав­шихся в области булгароведения, точнее, для этнических поисков на основе характеров слов, начертанных на кам­нях. В этот поиск включились и убеленные сединой уче­ные,  и любители, лишь понаслышке знакомые  с прие­мами чтения эпиграфики. Между тем еще в 1929 году прозвучал голос П.Е. Корнилова, призвавшего изучать памятники комплексно, а не увлекаться лишь отдель­ными яркими признаками. «До сих пор это изучение, — отмечал он,— протекало исключительно по линии линг­вистики... Изучение надгробных памятников, как памят­ников материальной культуры, не имело место до сих пор, но нам хорошо известно из личных наблюдений, что   последние являются единственными носителями древней орнаментики, совершенно забытой к нашим дням в дру­гих видах изобразительного искусства, в форме самих памятников мы можем кое-что почерпнуть для понима­ния архитектурных деталей прошлого. Изучение над­писей дает материалы лингвистического и историко-бытового характера». Это означало, что только из совмест­ной работы ученых разных профилей складывается ясная картина материальной и духовной культуры волж­ских булгар и в дальнейшем можно будет проследить ее   развитие   или   изменение.

В сентябре 1942 года в Булгарское городище прибы­ла специальная эпиграфическая экспедиция Научно-исследовательского института татарского языка, литературы и истории (ныне — ИЯЛИ КФАН СССР) во главе с известным археологом Н. Ф. Калининым. Что же по­будило ученых мужей копировать надписи, когда весь мир содрогался от взрывов фугасок и свиста пуль? Под грязными сапогами фашистских бандитов гибли величай­шие исторические памятники и нашим правительством было принято решение начать переучет всех историче­ских ценностей и принять меры к их сохранению.

Такая работа велась и в Татарии. Эпиграфическая комиссия трудилась в музее республики, копируя и фо­тографируя экспонаты, имеющиеся надписи, выезжала в экспедиции. Необходимо было зафиксировать как можно полнее и те надписи, которые находились на территории Булгарского городища. Комиссией была на­мечена раскопка, фотографирование каждого объекта, точные зарисовки, обмеры и чтение надписей на месте. К сожалению, фотографирование проводить им не уда­лось, так  как не  прибыл  фотограф.

Первым делом были раскопаны плиты с надписями из фундамента церкви Успения, незафиксированными остались лишь  тексты  памятников,  лежащих  плашмя  в нижнем ряду кладки. Н. Ф. Калинин срисовал надгробия из Черной палаты и бывшей церкви св. Николая. Таким образом, в Булгаре комиссией было учтено до 50-ти па­мятников, большинство которых имело точный рисунок. Если вспомнить посещение профессором И. Н. Березиным Булгара в 1846 году, то тогда он сообщал, что «в настоящее время сохранилось в Булгаре до 36 камней с мусульманскими надписями: все они представляют эпитафии. Из числа их десять эпитафий находятся в снимках, сделанных по приказанию Петра Великого». Таким образом, в 1942 году были выявлены памятники, никогда ранее не  изучавшиеся.

Однако подлинно научное исследование «кладовых» городища только начиналось. В 50—60-х годах новые камни были выявлены археологической экспедицией под руководством известного булгароведа А. П. Смир­нова. Следует отметить, что в этот период раскрылся талант Г. В. Юсупова как эпиграфиста. В поисках булгарских и татарских надгробий он обследовал почти все районы республики и некоторые сопредельные терри­тории. Его находки способствовали дальнейшему разви­тию расшифровки булгаро-татарской эпиграфики и их осмыслению. Из-под его пера вышла фундаментальная книга «Введение в булгаро-татарскую эпиграфику» (М. — Л., 1960), прочитав которую можно измерить всю величину таланта автора и оценить значение его труда для  последователей.

Выявление, изучение и охрана эпиграфических памят­ников несколько усилились после организации Булгарского государственного историко-архитектурного заповед­ника в 1969 году, в фонды которого поступили 8 памят­ников из Булгарского музея и 23 памятника из Черной палаты. Видимо, Черная палата была некоторое время хранилищем древностей, существовавшим с 1877 года по 20-е годы XX столетия. Прошло всего несколько лет по­сле открытия заповедника, как эпиграфический фонд стал   пополняться   новыми   находками.

В 1971 году во время ремонта церкви Успения были обнаружены 22 фрагмента надмогильных камней, а че­рез 3 года выявлены 2 фрагмента в районе Малого ми­нарета, 2 эпитафии у церкви Успения и еще 2 в южной части городища. В последующем любая реставрационная работа сохранившихся строений преподносила подарок в виде обломков фрагментов или целых памятников с письменами.

Таким образом, в настоящее время известны более 150 эпиграфических памятников с Булгарского городи­ща, некоторые из них хранятся в Государственном му­зее ТАССР и Казанском университете им. В. И. Улья­нова-Ленина.

М 92      Эпиграфические памятники города Булгара. Ка­зань: Татарское кн. изд-во, 1987. — с. 128.

Авторы рассказывают об эпиграфических памятниках XIII — XIV веков бывшей столицы Волжской Булгарии — города Булгара, которые рассма­триваются как образцы декоративного искусства, языка и истории волж­ских булгар.

ББК 63. 3 (2Р-Тат)
Татарское книжное  издательство, 1987