Лилия Байбулатова

Эпиграфические памятники в “Асар” Ризы Фахреддина

Данный вид письменного источника постоянно вызывал и до сих пор вызывает интерес исследователей, являясь наиболее изученным видом булгаро-татарских письменных памятников¹.

Несмотря на короткий и лаконичный текст эпитафий, их источниковая значимость очень велика. Главная их особенность состоит в том, что они дают представление о духовной и материальной культуре народов, в частности, тюрко-татар. Как отмечают Д.Г. Мухаметшин и Ф.С. Хакимзянов, в них отражена память людей, многовековая память истории². Помимо информации, лежащей на поверхности (имена предков, даты жизни), эпитафии могут также раскрыть некоторые пробелы в истории и культуре наций. Так, благодаря надгробному камню, поставленному на могиле Сагита Хаялина в Каргалинской слободе, историку М. Усманову удалось поставить точку в проблеме точной датировки основания этой слободы. Т.е. в этом случае эпитафия сыграла роль документального актового источника³. Во втором случае М.Усманов восстановил историческую справедливость, установив истинное происхождение рода писателя Шамиля Усманова. В то же время эпитафия одного из его предков помогает раскрыть историю возникновения некоторых деревень⁴.

Эпиграфические памятники мусульман Волго-Уральского региона характеризуются непременным наличием имени покойного и даты смерти (по хиджре или милади для позднейших времен). Возможно присутствие и дат рождения. Некоторые эпитафии выделяются различными эпитетами, хвалебными стихами. В памятниках часто присутствуют религиозные формулы⁵. Содержание текста однородное и, в основном, форма их написания тяготеет к стандартизации. Так, например, примерная структура надгробных надписей выглядит следующим образом:

1) религиозная формула;

2) основной текст (имя, возраст, дата смерти);

3) хвалебные стихи, пожелания. Следовательно, необходимый материал берется из второго пункта (т.е., например, если автору — Ризе Фахреддину — необходимо было уточнить полное имя и дату смерти). Практически смысл и форма этих трех составляющих неизменны со времени своего возникновения. В том числе и шрифт, которым выполнены памятники (сульс рельефный, куфи врезанный и рельефный).

В своде эпиграфические памятники представлены в небольшом количестве, что, по-видимому, связано со сложностью их нахождения. Тексты более древних стерлись, а некоторые из них могли послужить фундаментом или стенами для христианских соборов (н-р, Успенская церковь в Булгарах и др.); некоторая часть копий надписей могла пропасть во время обысков (в 1911 г.) в квартире Р. Фахреддина и конфискации многих материалов, среди которых были и предназначенные для «Асара». В то же время вызывает интерес тот факт, что автор не использовал имеющиеся у него эпиграфические материалы. Так, например, в АВ СПбФИВ хранятся копии надписей с надгробий⁶. На двух из них стоят пометки Р. Фахреддина: «записано в 41 номер» и «записано в 42 номер». После сличения этих копий с биографиями личностей под указанными номерами выяснилось их несоответствие. То есть — это биографии совсем других людей, и они не имеют никакого отношения к эпитафиям из фонда. Таким образом, вопрос остается открытым — для чего предназначались данные надписи, хранившиеся среди материалов для свода «Асар». Еще один пример неиспользования существующих материалов. Так, в биографии Габделкарима б. Балтая б. Ишмухаммеда б. Тукмухаммеда есть такие строки: «Могила его известна и дата смерти начертана на камне... Я, бедный, в 1314/1896 году в месяц зулькагда, отправившись в Сеитову слободу...заметил могилу владельца данной биографии»⁷ (перевод наш—Л.Б.). Но в данном случае, в отличие от первого, где имена с эпитафий и под указанными номерами не совпадают, сокращение материала можно предположить нежеланием автора увеличивать объем произведения.

Однако, несмотря на малочисленность эпиграфических памятников, Риза Фахреддин признает их несомненную ценность для истории и делает свое заключение о них как об источнике, говорит о традиции их написания. Он указывает на необходимость обращения внимания на надписи надгробных камней как одного из сохранившихся источников. Р. Фахреддин указывает при этом, что их надо публиковать в печати. Стремясь писать историю объективно, Р. Фахреддин говорит, что «среди нас (тюрков) широко распространена традиция написания эпитафий на арабском языке. Особенно большое количество подобных надписей встречается на кладбищах Оренбурга, Уфы и Казани. Но так как надгробия существенно отличаются от всех остальных письменных памятников, то упоминаемые в них сведения об усопших должны быть начертаны без ошибок. Но как раз в арабских надписях этого не наблюдается, и поэтому лучше было бы их писать на тюркском, т.е. родном языке»⁸(перевод наш — Л.Б.). Подобное желание Р.Фахреддина объясняется следующими причинами: во-первых, он стремился максимально правдиво изложить данные, а, во-вторых, учитывал изучение данного вида источников другими востоковедами. Последние, по его словам, заметив ошибки на надгробиях, могли составить ложное представление об образованности тюрков, в частности татар, а также всех мусульман⁹.

Эпитафии с надгробных камней представлены в своде как на арабском, так и на тюркском языках (в том числе и на современном татарском). Все они являются памятниками Волго-Уральского региона. Приведем для примера несколько надгробных надписей:

№ 1. Эпитафия первому ОМДС Мухаммедзяна б. ал-Хусаина б. Габдеррахмана:

¹⁰

№ 2. Строки с камня Габделвахида б. Габдеррахмана б. Кулый ал-Буави:

«Надгробный камень усыпальницы и могила ученого Абу Габдессамада Габделвахида б. Габдеррахмана б. Мухаммадкулый ал-Буави ал-Ханафи. Умер в возрасте 44 лет в понедельник 27 джамадильахир в 1286 (22 сентября 1869г.) году по хиджре»¹¹ (перевод наш —Л.Б.).

№ 3. Надпись с надгробного камня Оренбургского муфтия Габделвахида б. Сулеймана б. Саглука б. Габделхалика:

«Покоящийся усопший Оренбургский мусульманский муфтий ислама тархан Габделвахид Сулейманов перешел в вечный дом в 76 лет...»¹² (перевод наш — Л.Б.).

№ 4. Эпитафия Насреддин б. Зейниш ал-Калмаки «Он вечный, который не умрет. В 1259 (1842) году в священный месяц рамазан в 10 день, шейх и господин наш Насреддин сын муллы Зейниша умер в возрасте 53 лет»¹³(перевод наш—Л.Б.).

Как мы отмечали выше, эпиграфические памятники представлены в своде иллюстративно, без специального анализа. Из приведенных примеров только в два из них Р.Фахреддин вносит свои незначительные поправки. В первом случае автор отмечает неточность в указании месяца смерти Мухаммедьяра Хусаинова, так как последний умер не в месяц «весы». И объясняет эту неточность тем, что в надписи отображен, по-видимому, месяц установки надмогильного камня. Во втором же случае Фахреддин просто отмечает, что дата смерти, скорее всего, осталась под землей.

Таким образом, мы можем сказать, что использование автором эпитафических текстов сводится к их иллюстративному воспроизведению. Он их специально не анализирует, поскольку этого не требует жанр свода. Они служат ему в то же время и в качестве дополнительного материала, необходимого для проверки других источников, содержащих точные биографические данные.

¹ Изучение булгаро-татарских эпиграфических памятников началось в 1722 г. с изданием указа Петра I, который после посещения им Булгара повелел переписывать и переводить надписи с надмогильных камней (Алишев С.Х. Казан ханлыгы чорындагы татарча чыганаклар.— Казань: Институт истории АН PT, 2002.— Б. 25—26).

Одним из первых среди татарских историков внимание на важность изучения эпиграфических памятников обратил Ш. Марджани. Он считал необходимым привлекать такие материалы, если отсутствовали равноценные им письменные источники. Некоторые ученые того времени прибегали к помощи Марджани при исследовании того или иного памятника. Марджани в своих работах часто приводил эпитафийные тексты, которые нашел он сам, посещая деревенские кладбища, перевел их и прокомментировал. Но, как отмечает М.Юсупов, Ш.Марджани использовал булгаро-татарские надмогильные надписи в основном для изучения этногенеза народов Поволжья и истории их расселения, и не смог раскрыть их характер, выражавший «идеологию феодального класса, надстроечного фактора, связанного с классовым расслоением общества и усилением роли мусульманского духовенства» (См.: Юсупов M.X. Шигабутдин Марджани как историк.— С.134).

Комплексное изучение булгаро-татарской эпиграфики начинается с работ Гаруна Юсупова (См.: Юсупов Г.В. Введение в булгаро-татарскую эпиграфику.— М.— Л., 1960.— 332 с). Рассматривая историографию вопроса, автор отмечает, что хронологическое изложение истории исследования эпиграфических памятников рассмотрено его предшественниками (с. 7—18), а его внимание будет обращено принципиальной стороне изучения булгаро-татарских памятников, которые он разделяет на нижеследующие периоды:

1. Период, когда булгаро-татарские эпиграфические памятники рассматривались преимущественно как историко-филологические памятники (с 1722 г. по 1863 г.);

2. период, когда они приобрели значение памятников языка древних булгар (с 1863 г.);

3. советский период комплексного изучения их как в историческом и языковом отношении, так и со стороны художественного оформления (1929), путем систематического сбора материалов по ним во время экспедиции. Работа Г.В. Юсупова является наиболее полным исследованием, включающим в себя анализ эпиграфических памятников по различным (хронологический, типологический, языковой) принципам и их классификацию.

Мухаметшин Д.Г., Хакимзянов Ф.С. Эпиграфические памятники города Булгара.— Казань: Татарское книжное изд-во, 1987.— 128 с. Авторы этой работы рассказывают об эпиграфических памятниках XIII —XIV вв. столицы Волжской Булгарии — Булгара. Они рассматривают традицию и преемственность установки надгробных камней, их языковые и художественные особенности, а также структуру текста.

Хакимзянов Ф.С. Язык эпитафий волжских булгар.— М.: Наука, 1978.— 206 с. В данной работе проведено исследование языка волжско-булгарских эпитафий XIII — XIV вв. Описаны графофонетика, морфология и лексика эпитафийных текстов. В результате исследования автором выявлено, что язык волжско-булгарских эпитафий является особым языком, сохранившим свои архаичные черты и употреблявшимся только в ритуальном письме надгробий. Т.е. язык эпитафий не является выражением ни литературного, ни разговорного языка.

² Мухаметшин Д.Г., Хакимзянов Ф.С. Указ. соч.— С.125.

³Усманов M.A. Татарские исторические источники XVII —XVIII вв.— С.190—191; Госманов М.А. Каурый каләм эзеннән.— Б. 344—345.

⁴Госманов М.А. Каурый каләм эзеннән.— Б. 346—349; Эпитафийный текст с надгробия предка Ш.Усманова и его анализ представлен также в статье: Әхмәтҗанов М.И. Ташларда тарих эзләре // Мирас— 2002.— № 7.— Б. 40—42.

⁵ Более подробно о классификации эпиграфических памятников см.: Юсупов Г.В. Указ. соч.— С.34—50. Структура текстов эпитафий описана также в работе Мухаметшина Д.Г., Хакимзянова Ф.С. Указ соч.— С.47-49.

⁶ АВ СПбФИВ. Ф. 131, оп. 1, ед. хр. 5, л. 66—69.

⁷Фәхреддин Р. Асар. Т. 1. Ч. 2.— Б. 44.

⁸ АВ СПбФИВ. Ф. 131, оп. 1, д. 9, л. 20.

⁹ Там же.

¹⁰ Фәхреддин Р. Асар. Т. 1. Ч. 1.— Б. 187.

¹¹ Фәхреддин Р. Асар. Т. 2. Ч. 11.— Б. 217.

¹² Там же.— Б. 217.

¹³ Там же.— Т. 1. Ч. 8.— Б. 479.

Лилия Байбулатова

стр. 87-91 книги “Асар” Ризы Фахреддина: источниковая основа и значение свода. Казань, Татарское книжное издательство, 2006